Cтраница 3 из 7
Вот пример — в автобиографической повести «Дневные звезды» Ольги Берггольц автор, вовсе и не помышляя о Коненкове, прямо перекликается с ним:
«...мы побежали за нашим старичком.Мы нашли его ранней весной в монастырском саду, среди еще голых кустов шиповника: он сидел на корточках, горбатенький, темный, опустив корявые ручки до самой земли, неестественно повернув вправо сердитое, задумчивое личико с острой бородкой. Подкравшись поближе, мы увидели, что старичок не настоящий, не живой, а этакий необыкновенный древесный корень. То есть на самом-то деле он, конечно, был живой и только перед нами, перед людьми, замирал и прикидывался корнем, и мы поняли его хитрость... И никто, кроме нас, не знал о старичке и его таинственной жизни, да и нам ни разу не удалось подсмотреть ее, хоть мы очень старались. Но мы догадывались обо всем! Мы даже рассказывали друг другу, как наш старичок ночью бегает по саду и все трогает своими корявыми ручками, а иногда зачем-то выкапывает ямки. А бегает он, как ступка, переваливаясь с боку на бок, ведь ног-то у него нет! И так было интересно и жутко верить этому, и мы побаивались даже нашего старичка и очень любили его».
Ведь здесь все: и корявая неуклюжесть деревянного старичка, и то, что он так привлекателен и пемного страшен и, главное, искрен-пяя вера в его одушевленность, отношение к нему как к живому существу, обладающему своей особой, хлопотливой и загадочной жизнью — все сродни миру коненковских лесных сказок. Тайны этого мира близки и ведомы тем, кто вырос в окрул^ении русской природы, русского народного быта, национальных «преданий старины глубокой».
Однако переехав из тихо дремавшего в зелени садов старинного волжского городка в огромный, бурный Петроград, девочки, воочию увидевшие старичка в деревянном обрубке, вдруг распростились с лесной сказкой. «...Мы, оставшись одни, вытащили его с великим благоговением, развернули и поставили на стул. Поставили, взглянули и обомлели: старичка не было. Это был просто уродливый, темный корень... все было на месте, но самого старичка больше не было. Он как бы исчез по пути в Петроград, оставив вместо себя нечто некрасивое и совершенно мертвое» . Иными словами, трезвая проза городской жизни убила поэтическую образность восприятия, которая была привычной и естественной в окружении живой природы.
Соприкоснувшись с «ученой» городской культурой и в полной мере воспользовавшись ее плодами, Коненков сумел сохранить нерушимую связь с миром народной фантазии, преданий и сказок русских лесов и полей. Более того, он показал этот мир в образах такой огромной убеждающей силы, что даже самый скептический горожанин не может устоять перед их волшебной властью и, стоя в музейном зале, видит не мертвый корень, а какого-нибудь старичка-полевичка, который действительно добрел до Третьяковской галереи из дальней глухомани.
Чисто сказочными существами кажутся «Лесовик» (1909), «Старенький старичок» (1909), «Старичок-полевичок» (1910), «Стрибог» (1910) и другие скульптуры подобного же типа. У них сплющенные, почти плоские тела — то ли сросшиеся с деревом, то ли пользующиеся им как прибежищем, одеянием, панцирем; поверхность скульптуры (например, в «Стареньком старичке») кажется заскорузлой, шершавой корой. Их руки и ноги непомерно велики, порою откуда-то из плеч вырастают рога («Стрибог»), сделанные из специально подобранных цветных камешков глаза загадочно мерцают, тугие, толстые пряди волос головы и бороды рассечены перевязями, которые напоминают запруды у мельницы па сельской речке («Лесовик»).
Но вся эта причудливая чертовщина не пугает, пе отталкивает, даже не настораживает. Они, в общем, весьма незлобивы, эти стрибоги, старички-полевички, лесовики. В них чувствуешь открытое простодушие деревенского «genius loci», духа местности. Лукавая, с хитрецой улыбка «Старичка-полевичка», скорбный облик отягощенного грузом тяжких лет «Старенького старичка» — ведь все это живые, характерные черты русских крестьян, подмеченные скульптором у своих смоленских земляков.
И вполне естественно, что иные из деревянных скульптур, также созданные в сказочном духе, сделаны с реальной модели и представляют собой своеобразную форму портрета. Таков, например, «Егор-пасечник» (1907). Сам Коненков уже в старости вспоминал об этом пасечнике следующее:
«15 лет провел он на военной службе. А когда отслужил, стал монахом в рославльском монастыре, но за непокорный характер был расстрижен и пошел странствовать по матушке-Руси — жал рожь, вязал снопы, а зимой обучал ребятишек грамоте. Оп и меня научил читать и писать.
Егор Андреевич жил на пчельнике близ нашей деревни. Он знал наизусть множество народных сказок и сказаний. Я без конца слушал его были и небылицы. Передо мной расстилались скатерти-самобранки, я летал на коврах-самолетах, восхищался Ерусланом Лазаревичем, Бовой Королевичем, слушал и сам наизусть знал былины и сказки о славных русских богатырях. Так, на пчельнике, на опушке леса передо мной оживали картины народного эпоса, фантастический мир русской сказки» .
В этом отрывке из воспоминаний Коненкова хорошо раскрыты и жизненные истоки его лесной серии и многие важнейшие черты ее образной концепции. Невыдуманные Егоры Андреевичи, которые окружали скульптора с детства, которых он знал до тонкости и искренне любил, стали прототипами его произведений. Но такие вот старые, мудрые пасечники, раскрывшие перед художником мир русских народных сказок, и сами стали — в его воображении — их персонажами. Такого рода переплетение составляет душу многих работ лесной серии, в том числе и «Егора-пасечника».
|