Cтраница 1 из 7 Резьба по дереву, деревянные скульптуры — едва ли не древнейшие виды русского искусства. Это было напрочь позабыто. И лишь сравнительно недавно этому виду народного творчества стали посвящаться выставки и специальные издания. Материал, собранный для экспозиций и книг, показал современникам, что до наших лет сохранились не только рельефы и фигуры, связанные с сюжетами христианской легенды, но и деревянные изображения языческих божеств. Удивительная по своей искусности и ярчайшей фантастике резьба и поныне встречается в быту и архитектуре русского крестьянства (особенно в северных областях России), а ранее она — то графически-контурная, то живописная — использовалась для украшения иконостасов соборов и монастырей Москвы и Ярославля, утвари царских и боярских палат XV—XVII веков.
В более поздние времена деревянная скульптура в России была оттеснена другими видами изобразительного мастерства, сохранилась лишь в селах, а в так называемом профессиональном искусстве, казалось, исчезла навсегда.
Сергей Коненков возрождает ее. И это явно связано с увлечениями многих мастеров русского искусства конца XIX — начала XX века. Ведь интерес к национальной старине, к традициям и формам древнего искусства, к пестрой и многокрасочной стихии народных преданий, легенд и сказок получил очень широкое распространение в эти десятилетия.
Но очень разными были и идейные истоки и художественные результаты этих увлечений.
Некоторые художники и архитекторы использовали различные образцы старого русского искусства чисто внешне, эклектически, совершенно не постигая их образного содержания и стилевых закономерностей.
В характере пресловутого стиля «рюсс», основанного на крайне поверхностном, по существу мещанском восприятии образцов русского народного творчества создавались некоторые постройки и многие изделия прикладного искусства.
В иных работах живописцев русская старина изображалась как некая патриархальная идиллия, время всеобщего, ничем не омраченного благоденствия. Эти сусальные пасторали явно противопоставлялись социальным бурям новой эпохи. Встречалась иногда в картинах на древнерусские темы и какая-то картонная фантастика с натужной, нарочито угрюмой мистикой и т. д.
Но в те же времена талантливейшие деятели русского искусства обращались к отечественной древности, стремясь понять и раскрыть наиболее стойкие и существенные черты русского национального характера, сохранившиеся и до новых времен. Это было одной из форм постижения жизни народа, его духовных, нравственных и эстетических традиций. В годы бурного подъема национального самосознания, предшествовавшего революциям, такое постижение было для многих художников самым высоким и страстным творческим интересом. Да, пожалуй, и долгом гражданской совести.
Большинство работ Коненкова, так или иначе связанных с национальной древностью, воссоздает коренные, веками выпестованные свойства и качества русских людей, их характеров и душевного мира. В этих работах обычно встречается сложное, но целостное сочетание фантастического и реального. Поэтический вымысел в духе фольклора тут сплетен с конкретными чертами живой действительности. Какие бы неожиданно-прихотливые формы ни принимала фантазия художника, в его деревянных скульптурах на темы народных преданий всегда проступают отголоски повседневных наблюдений, черты живых характеров. С другой стороны, и те работы этой серии, в которых нет ничего внешне необычного, сказочного, напоминают то образы песен, то героев былин, то немыслимые в реальности существа — персонажи фольклорной фантастики.
Два одновременно созданных портрета сказительницы былин Марии Дмитриевны Кривополеновой (оба —1916 года), если их сопоставить, дают возможность понять эти разные грани коненковскои «лесной серии».
Первый из этих портретов — он называется «Вещая старушка» — уже по своему сюжетному и композиционному решению выглядит воплощенной сказкой.
Нарочито подчеркнут почти, непорушенный объем древесного ствола. Фигура старухи-сказительницы с клюкою в руке полностью заключена в круглый ствол, ее очертания сливаются с силуэтом дерева. Она словно бы душа леса, его легенда, его мудрость, которая, подчинившись какой-то волшебной силе, открыла свой таинственный облик.
Когда художник создает произведения такого типа, самая главная трудность, возникающая перед ним,— добиться внутренней убедительности, жизненной логичности сказочного повествования. В этом нет парадокса: ведь фольклорный вымысел — поэтическая форма рассказа об окружающем, своеобразное истолкование событий жизни. Условность мира сказки позволяет воображению ткать самые прихотливые узоры. Но в конечном счете при развитии любого фантастического сюжета нетрудно проследить и определенные границы вымысла и строгие закономерности развития действия. Отличие истипной сказки от вымученной стилизации в том и состоит, что в сказке все — от главных образов до любых деталей — обладает цельностью единой картины, несущей свою правду, свой замысел, свой «урок», а стилизация сводится к чисто внешнему, поверхностному использованию уже готовых сказочных форм — опи гуртом набираются из разнохарактерных произведений и в новом, ничем не оправданном сочетании оставляют впечатление нелепой и безвкусной выдумки.
У Коненкова настоящий дар сказочника. Его работы обычно отличаются безукоризненной «правдой вымысла». Любопытно, что он почти никогда не использует каких-либо традиционно сказочных или заимствованных из древней истории деталей. Не только подробности вещественного окружения, но и персонажи «сказочных» скульптур Коненкова нередко самые обычные, сплошь и рядом встречаемые в повседневности. Но в фантастическом мире вымысла они как бы выступают в новом, особом качестве, «играют роль», порученную им, подчиняясь не привычной связи и соотношению вещей, а законам царства сказки.
|