Cтраница 7 из 7
Все это сказано по существу и в том строе восприятия коненков-ской скульптуры, который сохраняет свою силу и поныне.
Но, перечитывая огромную критическую литературу десятых годов, посвященную Коненкову, можно заметить, что автор «лесной серии» представлен в этих статьях главным образом как стилизатор-архаист, словно бы спрятавшийся от современности и ее живых страстей. Эта оценка прижилась и упорно, долго повторялась до сравнительно недавних времен.
И только где-то в середине пятидесятых годов началась переоценка «лесной серии» — и зрителями и искусствоведением. Зрители, к слову сказать, задали тон, а критики последовали за тем современным восприятием коненковского «дерева», которое явственно ощущалось в откликах на персональные выставки скульптора в Москве, Ленинграде и других городах страны.
Историческая дистанция позволила увидеть творчество мастера не изолированно, но в общем потоке культуры времени. И это многое прояснило и уточнило.
Ведь иносказательность, сложные формы символики были свойственны русской художественной культуре предреволюционного десятилетия. Коненков вовсе не составлял какого-то единичного исключения. Напротив, он говорит на том же языке, что и многие другие крупнейшие писатели и художники того времени. И так же, как они, скульптор вовсе не отворачивается от действительности начала XX века. Современность содержания в искусстве вообще не обязательно зависит от злободневности его сюжетов и тем. Рассматривая вещи лесной серии, можно было убедиться, что у них глубокие и ясные народно-демократические основы, что в этих вещах, запечатлевших черты национального характера, звучат многие отголоски переживания сложной эпохи десятых годов.
Это решает дело, определяет оценку серии в целом. В ней есть не слишком удачные работы, есть и просчеты. Неудачи ожидали скульптора в тех случаях, когда он утрачивал живые ассоциации с непосредственным жизненным опытом, с глубокими заметами ума и сердца. В подобных случаях фольклорные и исторические мотивы получали надуманную, манерную трактовку и действительно имели черты стилизации. В какой-то мере такими чертами отмечены женоподобный «Гуак» (1917), томная, эфирная «Царевна» (1913), несколько претенциозная «Березка» (женская головка 1916 года) и несколько других скульптур. В двух-трех вещах (вроде «Ведьмы-Совы» 1909 года со страшенными когтями и растаращенными глазами) есть угрюмая, недобрая мрачность вымысла, в общем-то мало свойственная русской народной фантастике.
И эти вещи, впрочем, имеют своих поклонников, которых можно понять: мастерство скульптора, полет фантазии и тут пленительны. Но все же в таких работах, где стилизация становится очевидной, как правило, мельчает и выразительность формы, преобладает поверхностная виртуозность. Как и у всякого большого художника, у Коненкова поистине неуловима та грань, за которой кончается «образный замысел» и начинается «формальное воплощение». Они абсолютно слитны, объединены сложной и многосторонней взаимосвязью.
Но вещей узкостилизаторского характера в «лесной серии» очень немного. Кроме всего прочего, стилизаторству решительно препятствовало самое «рукомесло» скульптора с его глубинной народной традицией, которой просто не может быть свойственна какая-то неестественность. Как очень верно и точно сказал выдающийся русский искусствовед Я. А. Тугендхольд, Коненков — «выходец из лесной и крестьянской Руси, знакомый с радостью и страдой лесовика-дровосека, он как бы предназначен был внести в русскую скульптуру крепкое и мощное начало, любовь к материалу, радость ремесла» .
Эта прекраснейшая «радость ремесла» соединена в лесной серии Коненкова с правдой и глубиной изображения народных характеров. Поэтому эта серия в самом высоком и благородном смысле слова верна традиции, поэтому она была остросовременной. Поэтому, наконец, ей суждено долголетие в искусстве: все, что выношено опытом народной жизни, принадлежит векам.
А.Каменский "С.Коненков"
|