Cтраница 1 из 3 Старый скульптор остался верен себе. Он с честью выходит из «испытания славой» и по-прежнему с утра до ночи трудится в своей мастерской. Того, что он создал на протяжении второй половины пятидесятых-шестидесятых годов, хватило бы на добрую дюжину творческих биографий весьма усердных и трудолюбивых ваятелей.
В его творчестве этих лет образуются три основные жанровые линии — портрет, монументальная и декоративная скульптура.
Портретов современников осталось от этого периода не так уж много. Да это и не портреты в обычном смысле понятия. Я бы назвал такие произведения «формулы характеров». Нечто подобное мы встречали и в более ранних произведениях мастера: личный жизненный опыт оказывается опорой значительного обобщения, эстетического и нравственного.
Коненков лепит портреты людей, чей богатый духовный мир вызывает в нем интерес и уважение. На выставках тех лет изображения людей труда не были редкостью. Но как часто они отличались поверхностной эффектностью, порой даже самодовольством.
Герои Коненкова живут напряженной жизнью ума и сердца. Им ведома радость достижения поставленной цели, но среди них нет баловней легкого успеха, случайно подаренного судьбой.
Например, создавая в мраморе портрет академика Н. Д. Зелинского (1952), скульптор не прибегает к распространенным в те времена штампам изображений «видного ученого» — здесь нет ни указующих перстов, ни вдохновенно раздутых ноздрей, ни многозначительных взглядов, устремленных «в перспективу». Коненкову подобные приемы совершенно чужды. Перед нами очень старый и очень спокойный человек, бесконечно чуждый какой-либо рисовке, позе. Глубины его душевной жизни прослежены скульптором в одном удивительно тонком и зорко схваченном сочетании.
Лицо Зелинского похоже на античные изображения мудрецов — это воплощенная мудрость, совершенная зрелость ума.
Но одновременно (это особенно заметно, если рассматривать портрет в профиль) есть в облике старого ученого пристальное, жадное внимание к окружающему, по-детски светлая, едва ли не наивная увлеченность тем, что происходит вокруг.
Эту вечную, неугасимую страсть к познанию художник наблюдал у Эйнштейна, Павлова; он и сам ею отличался.
Портрет Н. Д. Зелинского посвящен именно этой высокой теме. Подобное понимание портретных задач никогда не может привести к однозначно-прямолинейным решениям. В коненковских характеристиках людей какие-то существенные качества и свойства, если можно так сказать, солируют, но художник не минует и другие, казалось бы, второстепенные черты характера модели — они составляют своего рода ансамбль, дополняющий и развивающий главные мелодии образов.
Так, в мраморном портрете писателя Всеволода Вишневского (1951; этот портрет был создан для надгробия, но есть и станковый вариант) прежде всего схватываешь такие черты характера, как яростный темперамент, оптимизм мировосприятия. Но при длительном общении с портретом открываются и многие иные свойства и особенности изображенного человека. Есть в этом широкоскулом, освещенном приветливой улыбкой лице и внутреннее напряжение, и следы' долгих, нелегких размышлений, и несколько неожиданная здесь, но отвечающая правде характера застенчивость, которая встречается порой у очень сильных и чистых душою людей.
Как и всегда у Коненкова, определенная образная тема получает j развитие не только в разностороннем психологическом повествовании скульптуры, но и во всем ее пластическом строе. В портрете Н. Д. Зелинского силуэты спокойно-ясны, объемы плавно перетекают один в другой, линейный ритм отчетлив, может быть, даже суховат. Все это вызывает у зрителя впечатление внутренней собранности, углубленной работы мысли, ясности духа, которые внушает облик великого ученого. Лишь движение слегка откинутой головы и выбивающихся из-под традиционной академической шапочки прядей волос, да чуть хмурый изгиб бровей как-то нарушают (и тем самым оживляют) спокойную пластику портрета.
А в бюсте Всеволода Вишневского, напротив, уже самый язык формы воплощает идею «бури и натиска», и идея эта выражена и в динамичном решении композиции, рассчитанной на круговой обзор, лишенной «фасадов», и в непокорно-решительном повороте головы, п в нарочито беспокойной, волнистой лепке лица.
В статье «Моим землякам» художник рассказывает о примечательной и в своем роде символической встрече, происшедшей во время одного из посещений им родных мест Смоленщины:
«Как-то иду я по дороге, а мне навстречу молодец едет на тракторе, гордый такой, загорелый, ни дать ни взять — Микула Селянинович на железном коньке. Поравнялся он со мной, соскочил с трактора, мы и разговорились... Я спросил его: откуда он и как его фамилия? Все рассказал о себе «Микула Селянинович». Он прицепщик, а сейчас выполняет обязанности тракториста. Живет в Кривотыне, зовут его Леней, ему 17 лет, а фамилия его — Коненков...
Возможно, мой однофамилец, так лихо восседавший на тракторе, приходится мне дальним родственником, но не это обрадовало меня.
Солнечный паренек, с которым я обменялся тогда самым сердечным рукопожатием, показался мне олицетворением светлого будущего... Ему еще жить и жить под советским небом!..»
О той же встрече Сергей Тимофеевич вспоминал совсем в другой связи. Я спросил его в одной из бесед, не родственница ли ему молодая художница, тоже скульптор, чьи работы мне как-то довелось увидеть и которая, к моему удивлению, была по фамилии Коненкова.
— Наверняка родственница,— услышал я ог^т,— хотя впервые слышу о ней. Но Коненковы все со Смоленщины, других не бывает. И все хоть в каких-нибудь видах родства или свойства. Раньше Коненковы были только крестьянами, а теперь кто угодно. Коненковы, как Ивановы или Сидоровы,— народ!»
|